Вне себя - Страница 4

— Ром кончился, — сообщает официант. — Просто кока-колу или что-нибудь еще?

— Просто кока-колу.

— Насчет коньяка, к вашему сведению, производитель имеет право указывать год после тысяча девятьсот семидесятого при наличии экспертного заключения апелляционного суда Бордо, и даже до семидесятого, если произведена датировка по углероду-14.

— Извините. Давайте кока-колу с коньяком.

От его умного вида не осталось и следа — так он стиснул зубы. Надо бы спросить его, где ближайший полицейский участок, и тут я вспоминаю, что у меня нет при себе денег. Как только он отворачивается к стойке, вылетаю за дверь.

На другой стороне улицы стоит ажан; подхожу, выслушиваю объяснения, благодарю. Он улыбается мне. С минуту я не могу двинуться с места, словно зацепившись за эту улыбку, с какой-то тайной, запретной радостью. Он не знает, кто я, но у него нет причин для сомнений; он верит мне, оказывает доверие. Под моим чересчур пристальным взглядом улыбка гаснет; ажан отворачивается, переключает внимание на машину, припарковавшуюся во втором ряду.

Собственная реакция внезапно пугает меня. Нет, так нельзя. Я должен выглядеть уверенным в себе. Это всего лишь дурная шутка, семейный кризис, через полчаса все уладится; мне очень жаль, что приходится тащить на люди нашу частную жизнь, но Лиз не оставила мне выбора.

— Документы у вас есть?

Стиснув зубы, терпеливо объясняю: нет, в том-то и дело, документы утеряны, об этом я и пришел заявить.

— Основания для подтверждения личности?

— Есть. Но… в общем, они у меня дома — это вторая проблема. Как я только что объяснил вашему коллеге, домой меня не пускают.

Полицейский хмурит брови, оглядывается на коллегу, но тот уже занят другими делами. Минут двадцать меня маринуют, посылая от одного окошка к другому, и и каждом задают вопросы, на которые я уже отвечал. То и дело прибывают задержанные: горланящие не по-французски подростки, выряженные скелетами, ведьмами и тыквами; потерпевшие с привилегированным видом прямо-таки набрасываются на офицеров полиции, и я каждый раз жду своей очереди.

— Вы француз?

— Американец.

— В консульство обращались?

— Нет еще. Я хотел, чтобы сначала вы помогли мне попасть домой, это в трех кварталах отсюда, но ваш коллега сказал, что прежде всего нужно подать жалобу.

— В каком округе проживаете?

— В восьмом.

Он вздыхает, раздосадованный: деваться некуда, мое дело под его юрисдикцией. Это рыжий парень, обгоревший на солнце, явно только что из отпуска, он не имеет ни малейшего желания тут париться и облезать под неоновой лампой за компьютером. Он поворачивается к столу, перемещается на вертящемся стуле поближе к клавиатуре.

— Фамилия?

— Харрис.

Он ждет. Я повторяю по буквам. Он щурится, нажимает на клавиши, спрашивает, не из тех ли я Харрисов, что производят хлеб для тостов. Отвечаю: нет.

— Имя?

— Мартин.

— Как женское?

— Нет, произносится «Мартин», но…

— По-французски будет «Мартен».

— Вот-вот.

— Род занятий?

— Ботаник.

Начинаю было повторять по буквам, полицейский сухо обрывает меня, он, мол, сам знает, что это такое: растения.

— Садовник, короче, — переводит он.

— Не совсем. Я заведую лабораторией в Йельском университете, а в настоящее время работаю в отделе биогенетики НИАИ.

— Как пишется?

— Национальный институт агрономических исследований, сектор 42, в Бур-ла-Рен по адресу: 75, улица Вальдека-Руссо.

Он вздыхает, жмет указательным пальцем на клавишу, стирая лишнее, — врубился наконец.

— Дата рождения?

— 9 сентября 1960.

— Место рождения?

— Орландо, штат Флорида.

— Стало быть, гражданин США.

— Да.

Мой собеседник с укоризной кивает на сидящих вдоль стены ряженых и сообщает, что Хэллоуин, между прочим, это обычай моей страны. Изображаю лицом скорбное сожаление — лучше согласиться, иначе помощи я не дождусь.

— Адрес во Франции?

— 1, улица Дюрас, Париж, восьмой округ.

— Предмет жалобы?

— Незаконное присвоение личности, попытка мошенничества, клевета, злоупотребление доверием…

— Эй-эй, я печатаю двумя пальцами!

Он заставляет меня повторить, прерывает, чтобы ответить на звонок, открывает какой-то файл. Продиктовав список имен, вешает трубку и, щелкнув мышкой, возвращается к моему заявлению.

— На кого хотите подать жалобу?

Секунд на пять повисает молчание; он поднимает голову, повторяет вопрос. Я выдавливаю из себя:

— На Мартина Харриса.

Он хмурится, смотрит на экран, вскидывает на меня глаза, медленно произносит:

— Вы подаете жалобу на самого себя.

— Нет… На того, кто занял мое место. Я не знаю его настоящего имени.

— Подробнее, пожалуйста.

— Я попал в аварию, шесть дней пролежал в больнице Сент-Амбруаз, а когда вернулся, обнаружил этого человека у себя дома.

— Незаконное вторжение?

— Можно назвать это и так. Он выдает себя за меня.

— Двойник, стало быть.

— Вовсе нет. Но я не успел познакомиться с соседями: сразу по приезде попал в аварию. Уж не знаю, как этот тип ухитрился, но он просто-напросто живет под моим именем.

Полицейский перечитывает то, что успел записать, добавляет мои последние показания, задумывается. О Лиз я не упомянул чисто инстинктивно. Я вижу, что пока моя история кажется ему правдоподобной, и не хочу превращать ее в адюльтерную разборку — хватит с меня охранника. Жалобу на незаконное присвоение личности принять обязаны. А вот если жена не признает мужа при свидетелях, это уже подозрительно.